Источником вдохновения послужил ряд постов DBerg'a и Пардуса.

Задолго до становления монаршей власти, когда его величество царь Горох еще не появился на свет, произошло событие, предопределившее ход истории. И произошло оно не где-нибудь, а в славном ирландском городке Макулатуруме, ныне известном как Макрум.
Ах, какой это был городок! Светлый, торжественный, пропитанный запахом типографской краски. Будучи центром культуры и просвещения, он привлекал тысячи людей со всех концов света. Только в Макулатуруме было столько издательств, сколько бывает голубей на крыше какой-нибудь парижской мэрии, и даже больше — как перьев на этих голубях. Здесь и только здесь рождались легенды поэзии и прозы, здесь мастер пера смиренно бросал свои рукописи в редакторскую печь, чтобы они либо сгорели дотла, либо явились на свет преображенными, достойными переплета.
Однако город не обрел бы и десятую часть своей известности, когда б не семья О'Логов — древний род, заправляющий делами Макулатурума. Много поколений О'Логов сменилось здесь, и каждый из членов семьи внес свою лепту в развитие городка: так, барон Фон О'Лог — радел за звуковой строй языка, герцог Этим О'Лог — стремился постичь истинное значение слова, а загадочный граф О'Лог — раскрывал сокрытые в почерке тайны.
Но ныне для семьи О'Логов настали темные времена. ООО "Печатка", одно из издательств, что некогда маркиз Фил О'Лог закрыл за профнепригодность, замыслило заговор, с тем чтобы свергнуть законного правителя Макулатурума. Путем гнусных интриг маркиз был предан остракизму, и главным над всеми стал старый враг семьи О'Логов — некто граф О'Манн. Дорвавшись до власти, узурпатор сразу же принялся бесчинствовать, и первым делом он отменил законы стихосложения, заявив, что правила претят творческому уму.
— Оригинальность, — вдохновенно восклицал граф О'Манн, — вот будущее поэзии! Пастернак — нам враг! Волошин — тошен! Бродский — идиотский! Пиши от души! Столбиком или в строчку, с рифмой или не очень, с россыпью многоточий... Искусство — это чувство!
Затем граф взялся за прозу, и с того дня Макулатурум превратился из оплота знаний в конвейер скудоумия, поставляющий километры измаранной бумаги во все уголки мира. Так в народе и повелось — дрянную книжонку макулатурской называть. И пропал бы город, не появись однажды у его ворот князь Вкусовщин и старый монах-критиканец.
— По-моему, ваше преподобие, — процедили сквозь зубы его высокоблагородие, прикрывая нос надушенным платком, — от этого места за версту несет унылой бездарностью, да с претензией на морализаторство. Чувствуете? Тот самый сладковато-тошнотворный запашок словесной немощи.
Критиканец ничего не ответил. От дурноты его совсем скрутило, и он едва успел укрыться за ближайшим углом, прежде чем распрощаться с остатками скромного завтрака.
— Ваше преподобие, — продолжил князь, не дождавшись ответа, ¬— я считаю, что нам, как людям благородным, стоило бы искоренить заразу, и да прибудет со мной ваше благословение, если мнение мое хоть чего-то значит.
— Так не медлите, князь, — монах отер губы от остатков рвоты подвернувшейся под руку захудалой пьеской. — Напишите графу. Ваши вкусы известны всему миру своей изысканностью, вы желанный гость в любом доме, где образованность и красота есть лучшие добродетели. А я пока тут поблю... поближе к народу побуду, так сказать.
На том и порешили: монах отправился бродить по городу, а его высокоблагородие князь Вкусовщин расположились в ближайшей таверне. И, казалось бы, дело князя нехитрое — послать письмо с просьбой об аудиенции, прикрепив к нему родовую печать — "имхо", и преспокойно ждать государева ответа, однако вместо приглашения князь получил коротенькую записку, в которой говорилось: "Вы никто и звать вас никак. Конкретно здесь. Конкретно в этом городе. Требую, чтобы вы немедля покинули Макулатурум".
Швырнув записку на пол, Вкусовщин хотел было незамедлительно идти ко дворцу, чтобы преподать урок этому грубияну, возомнившему о себе невесть что. Взбешенный, с саблей наголо, он уже выскочил за порог таверны, но тут нос к носу встретился с монахом и нищим оборванцем, которого тот явно привел с собой.
— Умерьте свой пыл, князь, не тупите шпагу о твердый лоб этого недостойного. Кстати сказать, пока вы свои дела делали, я времени-то даром не тратил. Как покинули вы меня, тут же я направился на площадь Стихору. Ох, ваше высокоблагородие, чего они там только не орут! Хотел было "Да воскреснет Слог..." прочесть, так забили камнями, еле вырвался. Затем нечистая, будь она неладна, вывела меня на бульвар Самыздам. Тут и конец бы мне пришел, но Всевышний послал мне в помощь этого бродягу. Он проводил меня к своей лавчонке, да благословит его Розенталь, и рассказал удивительную вещь: дескать, не вправе граф властвовать в этом городе. Семья О'Логов издревле заботилась о процветании Макулатурума, О'Манны же, путем предательства и интриг, присвоили власть. Но Божьей милостью нам выпал шанс вернуть славу столице книгопечатанья, ибо тот бедняк, что помог мне скрыться от гнева толпы, не кто иной, как сам изгнанный маркиз, его светлость Фил О'Лог. Но не спешите, князь, хвататься за пистолет, не все так просто. Подлый граф О'Манн завладел дипломом маркиза и ныне выдает его за собственный. Пока диплом у него, никто не усомнится в его праве на престол.
— Я усомнюсь! — взревел князь. — Да и что мне всякие бумажонки! Диплом можно купить, можно украсть, — но любовь к языку, но вкус к хорошей литературе — никогда.
Увы, эти слова были внезапно услышаны патрулем стражи и переданы правителю, и вот через какой-нибудь час после того прихвостни графа повязали князя и маркиза и поволокли их к виселице. Критиканец же сумел улизнуть, ибо был человеком, искушенным в делах анонимности, да и вообще скользким типом.
На площади собрался люд: все хотели хлеба и зрелищ. Присутствовал здесь и сам граф. Когда же он отдал палачу приказ затягивать петли на шеях плененных, некто из толпы обратился к самозванцу. То был монах-критиканец.
— Ваша светлость граф О'Манн! По известному древнему обычаю, о чем вы, конечно же, никак не могли запамятовать, вам должно самолично подписать указ стандартной формы. Вас, как дипломированного специалиста, не затруднит поставить всего только одну запятую. Простая формальность, чтобы все лишний раз убедились в вашей верности старым канонам.
— Пшик эти ваши старые каноны! Подавай сюда документ, сейчас я покажу, как лучше, как оригинальнее!
Выхватив бумагу, граф О'Манн сделал пару быстрых штрихов и жестом подозвал палача. Тот был мужик простой, грамоте ученый, но без вывертов. Писанину он уважал, особенно про эпические баталии, драконов и голых женщин. Когда же граф вручил ему документ, принялся мужик его вертеть. И так и эдак повертел, посмотрел слева направо, справа налево, понюхал, лизнул пару раз... потом плюнул, да и отрубил графу башку.
— Вот жеж мясник поганый! — только и прошипела отрубленная голова графа.
— А нече человека простого дурачить! Читать я эту графоманию должен, вишь! — молвил в ответ брутальный палач, и все собравшиеся на площади принялись дружно хлопать в ладоши, радуясь избавлению от власти самодура.
Указ же стандартной формы выглядел так: "Казнить нельзя помиловать". В этих трех словах от правителя требовалось лишь поставить запятую, но граф О'Манн, гонясь за оригинальностью, превзошел сам себя. Перечеркнув означенную фразу, ниже под ней он написал: "Спасти, нельзя — помиловать...".
Так завершилось правление графа О'Манна, но род его жив до сих пор и до сих пор многочислен. Даже и теперь, много веков спустя, О'Манны все так же ищут власти и всюду чинят произвол, безбожно насмехаясь над святым писанием Розенталя. Но покуда есть те, кто готов кинуть вызов спесивым воинствующим невеждам, не канет в Лету истина: важно не что написано, а как написано.

Отредактировано Капитанъ (01.03.2018 20:29)