Увидал царь Менелай лежащий во прахе труп Патрокла и бросился к нему: не хотел он допустить, чтобы троянцы осквернили труп героя, сражавшегося за него. Подобно грозному льву, ходил он около трупа Патрокла, прикрывшись щитом и потрясая тяжелым копьем.
Троянец Эвфорб, поразивший в спину Патрокла, хотел завладеть трупом. Он подступил к Менелаю, горя желанием отнять труп и отомстить царю Спарты за то, что он убил его брата.
Ударил он копьем в щит Менелая, но не мог пробить щита. Менелай же могучим ударом вонзил свое копье в горло Эвфорбу, и грохнулся на землю молодой Эвфорб. Стал Менелай снимать с него драгоценные доспехи, но побудил стреловержец Аполлон Гектора напасть на Менелая. Бросился он на Менелая. Не хотел отступать Менелай от тела Патрокла, зная, что осудят его за это все греки, но боялся и быть окруженным троянцами. Решил Менелай позвать на помощь Аякса. Медленно отступил он под натиском троянцев и призвал Аякса. Уже успел Гектор схватить труп Патрокла и снять с него доспехи Ахилла, когда подоспел Аякс. Пришлось Гектору оставить труп. Увидав это, Главк стал укорять сына Приама в малодушии, в том, что боится он греческих героев. Этими словами Главк заставил Гектора опять вступить в битву. Он призвал назад своих слуг, которым велел отнести доспехи Патрокла в Трою, и облачился в них сам. Зевс-громовержец увидал, как вооружается Гектор оружием Ахилла, и подумал: "Злополучный, ты не чувствуешь, как близка твоя смерть. Ты надеваешь доспехи того героя, которого боятся все. Теперь я дам тебе победу в награду за то, что никогда не примет из рук твоих доспехов Ахилла жена твоя, Андромаха". Так подумал Зевс, и в знак того, что так и будет, он грозно нахмурил брови.
Гектор же исполнился неудержимой силой и храбростью. Быстро пошел он к войску и стал воодушевлять к битве героев. Менелай громким голосом сзывал в это время героев на защиту тела Патрокла. Первым пришел Аякс, сын Оилея, затем Идоменей, Мерион и другие. Сомкнули свои щиты вокруг тела Патрокла герои, но троянцы отразили их. Опять завладели они трупом Патрокла. Могучий Аякс Теламонид рассеял, однако, ряды троянцев и отбил у них труп, поразив того героя, который тащил труп за ноги. Опять возгорелась сеча за труп, и дрогнули уже троянцы. Но Аполлон воодушевил на битву Энея, - он удержал войска от бегства. Еще кровопролитнее стал бой. Залила кровь землю, нагромоздились трупы на трупы. Как всепожирающий огонь, пылала битва. Зевс же разлил тьму вокруг трупа Патрокла. Можно было подумать, что нет на небе больше ни солнца, ни месяца, такой мрак был вокруг трупа Патрокла. Но только вокруг трупа Патрокла был мрак, остальное поле битвы залито было лучами солнца, и на небе не было ни одного облачка. Во тьме бились герои за труп Патрокла.
Вдали от битвы стояли бессмертные кони Ахилла и проливали горькие слезы о гибели друга их хозяина. Напрасно пытался возничий Автомедонт заставить их тронуться с места, - они стояли недвижимы, опустив головы. Гривы их свесились до самой земли. Увидал коней Зевс и подумал: "О, злополучные кони! Зачем подарили мы вас, бессмертных, Пелею? Неужели для того, чтобы вы узнали скорби людей, так как нет ни единой твари во всей вселенной более несчастной, чем человек! Но не печальтесь, - никогда не будет владеть вами Гектор. Я дам вам силы - вынести из битвы Автомедонта. Троянцам я дам еще победу, но только на этот день, пока не закатится солнце".
Вдохнул коням великую силу Зевс, и они помчались по полю битвы с Автомедонтом. Возничий Ахилла, схватив тяжелое копье, сразил героя Арета. Снял он с него доспехи, радуясь, что хоть этим отомстил за смерть Патрокла.
Вокруг тела Патрокла кипела битва. К сражающимся греческим героям в багряном облаке спустилась богиня Афина и под видом героя Феникса ободряла их. Менелай, отвечая Фениксу (не узнал он Афины), призвал Афину на помощь прежде других богов. Возрадовалась богиня и вдохнула в Менелая непобедимую силу. Аполлон же воодушевлял троянцев. Все кровопролитнее и кровопролитнее становилась битва. Потряс Зевс эгидой, и грянул гром. Ужас охватил героев Эллады. Опечалился Аякс Теламонид, видя бегство греков. Взмолился он Зевсу и молил его рассеять мрак, молил, чтобы не губил он греков, или, если уж такова его воля, то пусть губит их, но только при свете. Услыхал Зевс мольбу Аякса. Рассеялся мрак, и снова засверкало солнце. Аякс попросил Менелая найти сына Нестора, Антилоха, и послать его к Ахиллу с вестью, что убит Патрокл и что троянцы могут овладеть его телом. Исполнил просьбу Аякса Менелай, нашел Антилоха и рассказал ему о гибели Патрокла. В ужас пришел Антилох. Он не знал еще, что Патрокл убит. Проливая горькие слезы, поспешил юный сын Нестора к Ахиллу. Около же тела Патрокла все сильнее становилась сеча. Посоветовал Аякс Менелаю и Мериону поднять тело и нести его к стану. Сам же стал он прикрывать их, отражая троянцев. Но лишь только увидали троянцы, что подняли герои тело Патрокла, как бросились на них, как разъяренные псы. Но стоило лишь обратиться к ним Аяксу, как останавливались троянцы, бледнея от страха. Разгорался все сильней бой, подобно пожару, который уничтожает город, пожирая все вокруг. Медленно шел Менелай с трупом Патрокла на руках. С трудом сдерживал Аякс натиск троянцев, впереди которых бились Эней и Гектор.
В это время Ахилл сидел у своего шатра и раздумывал, почему не возвращался Патрокл. Тревожило его то, что опять обратились в бегство греки. Он уже начинал подозревать, что погиб Патрокл. Вдруг к нему подошел плачущий сын Нестора. Он принес Ахиллу весть о гибели Патрокла. Невыразимая скорбь овладела Ахиллом. Обеими руками захватил он пепла от очага и посыпал им голову. Рассыпался пепел по его одежде. Упал Ахилл на землю и рвал от горя волосы. Плакал и молодой Антилох. Он держал за руку Ахилла, чтобы не покончил он с собой от горя. Громко рыдал Ахилл. Услыхала плач его Фетида и громко зарыдала. Поспешили к ней все сестры ее, нереиды, и тоже подняли громкий плач.
- Сестры мои! - воскликнула богиня Фетида, - горе мне, горе! О, зачем родила я на свет Ахилла! Зачем воспитала его, зачем отпустила его под стены Трои! Никогда уж не увижу я его вернувшимся в светлые чертоги Пелея. Должен страдать он всю свою краткую жизнь! Не могу я помочь ему! Я пойду сейчас и узнаю, о чем скорбит он!
Быстро предстала пред рыдающим Ахиллом мать его Фетида со своими сестрами. С плачем обняла она голову своего возлюбленного сына и спросила его:
- О чем ты рыдаешь так громко? Не скрывай, расскажи мне все. Ведь исполнил Зевс твою просьбу и прогнал войска греков к самым кораблям. Они лишь одного хотят - чтобы ты помог им.
- Знаю я это, милая мать, - ответил Ахилл, - но что за радость в этом! Я потерял Патрокла. Его я любил больше всех и дорожил им, как моей собственной жизнью. Убил его Гектор, и похитил он те доспехи, которые даровали боги Пелею. Не хочу я жить среди людей, если не могу я сразить копьем моим Гектора, если не заплатит он мне жизнью за смерть Патрокла.
- Но ведь и ты должен умереть вслед за Гектором! - воскликнула Фетида.
- О, пусть умру я сейчас, если не мог я спасти друга! Он, наверное, призывал меня перед смертью. О, пусть погибнет вражда, она и мудрых ввергает в неистовство. Забуду я гнев против Агамемнона и опять выйду на бой, чтобы убить Гектора. Смерти же я не боюсь! Никто не избежит смерти, не избежал ее и великий Геракл, хотя и любил его Зевс-громовержец, его отец. Я готов умереть там, где сулил мне рок, но прежде добуду я великую славу. Нет, не удерживай меня, мать! Ничем не удержишь ты меня!
Так ответил матери Ахилл. Об одном лишь просила сына богиня Фетида: чтобы не вступал он в бой до тех пор, пока не принесет она ему от бога Гефеста новых доспехов.
Погрузились в море прекрасные нереиды. Просила их Фетида возвестить отцу Нерею, что произошло под стенами Трои. Сама же она вознеслась на высокий Олимп к богу Гефесту.
Между тем с трудом сдерживали герои греки натиск троянцев. Уже три раза пытался Гектор, гнавшийся за греками, подобно яростному пламени, вырвать труп из рук Менелая. Трижды отражали его Аяксы. И овладел бы Гектор трупом Патрокла, если бы не явилась к Ахиллу посланная богиней Герой вестница богов Ирида. Она побуждала Ахилла идти и отстоять тело друга. Но не мог вступить в бой Ахилл, не было у него доспехов. Тогда повелела Ирида Ахиллу встать безоружным на валу, окружавшем стан греков, и устрашить наступающих троянцев своим видом.
Пошел к валу Ахилл. Афина-Паллада возложила на его плечи эгиду, голову его окружила золотым облаком и дивным сиянием, блеск от головы Ахилла поднимался до самого неба. Встал Ахилл на валу и грозно крикнул, с ним издала грозный крик и Афина-Паллада. Ужас объял троянцев. Кони их испугались крика, и сами понеслись назад. В ужас пришли возничие на колесницах, увидав огонь вокруг головы Ахилла. Трижды вскрикивал грозно Ахилл, и трижды в страшное смятение приходило все войско троянцев. Среди этого смятения погибло двенадцать троянских героев. Часть их наткнулась на копья, часть растоптали кони. Греки же вынесли тело Патрокла, положили его на носилки и с громким плачем понесли к шатру Ахилла. За ними пошел и сын Пелея. Громко рыдал он, глядя на друга, которого он сам послал в кровавый бой.
Повелела Гера богу солнца Гелиосу раньше времени спуститься в воды Океана. Наступила ночь. Кончилась битва, в сон погрузился стан греков. Троянцы же собрались на совет в поле. Они совещались стоя. Ни один из них не осмеливался сесть, - боялись они нападения Ахилла. Дал такой совет троянцам Полидамант: вернуться в Трою и не ждать здесь утра, когда нападет на них Ахилл. Многих сразит он героев, если нападет на троянцев в открытом поле. Если же все будут защищаться, стоя на стенах, то напрасно будет Ахилл объезжать на своих быстрых конях Трою, - взять ее не будет он в силах. Но отверг Гектор совет Полидаманта; он повелел остаться в поле троянцам, выставив пред лагерем стражу. Все еще надеялся Гектор опять напасть на корабли греков и прогнать их из Троады. Гектор объявил, что если решит Ахилл вновь участвовать в битве, то он не будет больше уклоняться от боя с ним. Тогда кто-нибудь из них вернется с победной славой домой - он или Ахилл. Помрачила разум троянцев Афина-Паллада, и остались они в поле, расположившись лагерем.
А в стане греков Ахилл оплакивал смерть Патрокла, положив руки на грудь убитого. Громко и тяжело стонал он, подобно льву, у которого охотник похитил львят. Возвратился с охоты лев, не нашел в логове львят, и с громким ревом ходит он по лесу и ищет следов похитителя детей.
- Боги, боги! - восклицал Ахилл, - зачем я обещал отцу Патрокла, что вернусь вместе с Патроклом на родину? Нет, обоим нам суждено обагрить троянскую землю нашей кровью. Не встретит меня возвращающегося из похода ни отец, Пелей, ни возлюбленная мать. Пусть умру я, дорогой Патрокл, но не прежде, чем отомщу Гектору и устрою тебе пышные похороны.
Повелел Ахилл друзьям омыть окровавленное тело Патрокла и умастить его благовониями. Исполнили это друзья Ахилла. Положили тело Патрокла на богато убранное ложе и покрыли его тонким полотном, а сверху роскошным покрывалом. Целую ночь оплакивали мирмидоняне Патрокла, и плакали вместе с ними плененные Ахиллом и Патроклом троянки и дарданянки.

Дорога петляла, по сторонам был негустой лес, заполнявший воздух своими звуками. Иногда, заслышав стук копыт, с колеи взлетали птицы, клевавшие падающие из крон семена, иногда взбегали вверх по стволам буровато-рыжие белки.
Вскоре беженцы догнали троих человек в серо-черной одежде, неспешно шедших в ту же сторону.
– Мир вам, почтенные! Далеко ль путь держите? – обернувшись, приветливо спросил один из них, невысокий, в черном балахоне с капюшоном, скрывавшим лицо. Голос его был мягок и приятен, чего не скажешь о мрачноватой внешности. Он опирался на гладкий, к навершию слегка загнутый посох и напоминал монаха или волхва. Двое других смахивали на обыкновенных наемников, каких небогатые купцы берут для охраны. У одного из них, высокого, в кожаном нагруднике и наручах, голова была  замотана черной чалмой, на перевязи болталась кривая вороненая сабля, а второй носил низкий кожаный шлем с глазницами и наносником, клепаную безрукавку с железными накладками, а также два изогнутых пиратских ножа на широком поясе.
– И вам мир, – так же вежливо ответил хозяин. – Едем к морю. Продадим повозку и сядем на корабль на Линдар.
– От войны бежите? А вы знаете, чтобы попасть в город, надобно платить.
– Кому ещё платить? Мы свободны. Пограничную мы уплатили, а больше пошлин не полагается. Да и денег-то не осталось, – невозмутимо ответил хозяин. Похоже, он имел опыт общения со сборщиками налогов и простыми вымогателями, притворяющимися ими.
– Не беспокойтесь, много не возьмем.
При этих словах у Фири перехватило дух. Её подозрения сбывались. Не подавая виду, она проверила клинок на поясе.
– Мне нечем платить. Дом мой сгорел, и денег у меня нет.
Трое остановились, преградив дорогу, тянувший повозку мул встал. Долговязый с черным на голове взял животное под уздцы. Все их внимание было обращено к торговцу и его имуществу; на феарийку они не смотрели, будто не замечали её.
  – Всего лишь эта старая колымага – много у вас не убудет, да и зачем она вам? До моря-то вон, рукой подать. Вам корабль нужен. А нам – денежки. О-о-чень, – гнусаво протянул длинный, указывая на запад, где должно быть море. – Праильно грю?
Его товарищ молча закивал. Они не ждали возражений со стороны жертв. Монах стоял отстраненно, взирая на грабеж, как на игру детей.
– Неправильно, – четко, сухо и холодно ответила Фири, неспешно слезая с повозки. Возникло предательское сомнение в своих силах. Их как-никак трое, да странные какие-то… Куда она впуталась? Коротко оглянулась на растерянно ломающего пальцы хозяина и его супругу, на мальчугана, с угрюмым видом тискавшего самодельную игрушку. На них надеяться нечего. Хозяйка подняла глаза на феарийку. В её взгляде смешивались надежда и неуверенность.
«Может, не надо? Стоит ли наше благополучие твоего здоровья?!»
Худощавого парня уже нигде не было – похоже, тихо смылся.
«Ну и правильно сделал, всё равно от него толку никакого», – мельком подумала Фири.
Воз и поклажа – последние средства существования семьи. А эти -- скольких уже разорили? Гнев, вздымаясь пламенной волной, сжег всю нерешительность. Бояться гнусных бандитов? Нет уж! Рука под плащом сжала рукоять.
– Э? – рассеянно переспросил грабитель, не отпуская узду. – Чево?
– Того. У нас лишнего нет. Иди своей дорогой, -- прищурившись, посоветовала феарийка. -- Работать наймись – с голоду не помрёшь. А нас оставь в покое! – с нажимом на последнее слово, она сделала полшага вперед.
– Э, ты чё, не твоё дело, не лезь, пока цела! – возбужденно вступился второй, что пониже, в кожаном шлеме, нарочно растягивая слоги. – А то и тя пригребем.
– Я еду с ними. А ты греби-ка подальше от нас, – Фири угрожающе понизила тон.
Обескураженные разбойники мгновение медлили. Монах праздно стоял позади. Все трое с повышенным интересом разглядывали феарийку.
Низкорослый в шлемчике возмутился:
– Ты чё, косоухая, нам тут указывать буешь? Ну чё ты нам сделаешь-то?
– А точно, веревку давай – денежек будет больше, ге-ге-ге!.. – Загоготал длинный с замотанной головой и тут же осекся, увидев около своего носа хищное острие клинка. Фири скинула плащ, отцепила ножны и, не сводя глаз с противника, положила на борт повозки.
– Эй-ей! – возмущенно крикнул разбойник, хватаясь за свою саблю. Его коллега в кожаном шлеме рванул с пояса ножи.
Фири, не дожидаясь, применила простую комбинацию – левой рукой схватила длинного за шиворот, всем весом дёрнула на себя, крепко угостила рукоятью возле уха и подсекла. Неловко взмахнув саблей, он спикировал ничком в дорожную пыль, прямо перед носом у компаньона.
Монах с посохом куда-то пропал. Оглядываться времени не было – кривые ножи неслись к ней по дуге. Увернувшись от прямого наскока, она пропустила противника мимо себя и сильным ударом ноги в спину добавила ему скорости. Потеряв равновесие, он с разгона врезался макушкой в высокое колесо повозки, прямо перед опешившим хозяином и его семьей, и ошеломлённый, сел на землю. Фири сильно добавила ему эфесом по шлему, отчего бандит свалился набок и затих.
Тем временем, рослый разбойник в чалме успел подняться и поднять оружие. Но феерхорнское фехтование ему не по зубам: несколько раз скрестив с феарийкой клинки, он угодил в ловушку. Зубцом перед гардой своего меча она поймала его саблю, отвела в сторону и, резко крутанув, вырвала оружие из руки. Увидев пред собой противницу с двумя клинками, он нелепо взмахнул руками и панически бросился в лес.
Взглянув ему вслед, Фири нагнулась к напарнику. Тот был жив, но в отключке. Тогда она подобрала его ножи и шагнула к возу.
– За эти железки дадут пару серебренников, – рассудила она. – А им – мало от них пользы.
Монаха нигде не было, наверное, сбежал. Впечатленный и безмерно благодарный хозяин воза открыл было рот, но вдруг резко вскинул руку.
– Сзади!
Никто не видел, куда девался монах, но, главное, откуда возник. Фири не успела и обернуться. Свистнул рассекаемый воздух, и страшный удар посохом вытянул её промеж лопаток, разом лишив способности дышать. Словно кукла, она грянулась грудью о борт повозки. Второй удар справа по рёбрам поверг её наземь. Ошеломлённая, она перекатилась, вскочила, подалась вперед и влево, хватая клинок, и тут же поплатилась левой рукой, которой пришлось прикрыться. Удар по предплечью наградил её тяжкой болью. Шипя  и стискивая зубы, развернулась лицом к врагу. Он был уже без балахона, обнажен по пояс, на нем оставались лишь короткие черные штаны, мягкие сапожки и черная обмотка на голове, оставлявшая узкую прорезь для тёмных, грозно блестящих глаз. Легко и быстро, куда ловчее бедовых сотоварищей, он подскочил к феарийке, нанес своим неровным посохом три молниеносных удара, которые она едва парировала, и отпрыгнул на сажень назад. Он пробовал противницу, как будто был заинтригован.
– Дерево, или сталь? – спросил он спокойно и буднично, будто мастер у заказчика.
Фири не поняла, к чему это, да и не могла сейчас думать над чем-то подобным. Каждый вдох и выдох давался с мукой. Поняла лишь, что действительно имеет дело с монахом какого-то культа из южных степей Гвейруна или Приморского Нагорья, вышедшим на большую дорогу, вопреки тому, что все распространённые вероисповедания не приветствуют разбоя. Воспользовавшись паузой, она немного пришла в себя и, не медля, атаковала. Её выпад рассёк пустой воздух, противник немыслимым образом оказался слева и ткнул её торцом посоха в бок, несильно. Феарийка отпрянула; она недоумевала и удивлялась той легкости, с которой монах обходит её. Это было, по-видимому, одно из горских боевых искусств. Частые, непредсказуемые удары посыпались хаотичным градом с разных направлений, заставали врасплох, на их парирование уходили все силы. Гибкая и твёрдая лунная сталь оставляла на посохе зарубки и стёсы, только и всего. Фири теперь лишь защищалась и отступала -- на пределе своих возможностей. И вскоре поняла, что вымоталась. Пропущенный болезненный удар по ребрам заставил ахнуть. Она отразила выпад снизу, выпад слева, а от мгновенного удара справа уйти не успела. Бедро вспыхнуло болью. Ещё немного, и враг просто забьет её палкой, как бешеную собаку. Но монах-бандит, диктовавший темп боя, снова взял паузу, отскочил. Вероятно, он тоже устал. Фири очень надеялась на это. Дыша часто-часто, шагнула назад, увеличила расстояние. Но враг не дал ей передышки, налетел опять. Она решила больше не подпускать его близко, закрутила клинком, окружив себя сверкающим вихрем. А монах не атаковал, он поступил умнее. Он обходил её, готовый ударить в любой миг, и ждал, когда она попусту растратит силы. И она с горечью поняла, что просчиталась снова. Что проиграет бой – это дело лишь времени, скорого времени. Это вместо того, чтобы выполнить свою задачу и вернуться к Эрахилу и команде. Вспомнив вдобавок о перспективах рабства, она ощутила растущую ненависть, горячую и тяжёлую, словно расплавленный свинец.
«Нет у меня на это права. Нет права на поражение! – сказала себе мысленно Фириэль. – Биться насмерть!!!»
Приближая неизбежное, она остановилась, отпрянула назад. Монах словно выстрелил своей "палкой", пользуясь её длиной. Клинок оказался бессилен. Получив под рёбра, феарийка пригнулась, едва сдавливая крик боли. Готовая к удару снизу по лицу, поставила поперечный блок. Растрёпанные белые волосы несколько ограничивали ей обзор. Удар пришёл сверху. Едва успела поднять клинок, прянула в сторону; блок был пробит, тяжесь и боль огорошили связки плеча возле самой шеи. На ладонь правее, по голове -- и всё бы кончилось. Пропуская мимо часть силы, она подалась под ударом ещё вниз, лезвием откинула посох с сторону, и, сблизившись с врагом, столкнула лезвие с другим его концом.
Унижение, страх и мука возбудили в ней дикую, отчаянную ярость, замутившую сознание, но мобилизовавшую последние силы. Словно хищник, загнанный в угол, феарийка зациклилась на посохе, стала  неотрывно преследовать его, реагируя на интуиции, на рефлексах, не обращая внимания ни на что больше. Она остервенело защищалась на пределе быстроты, постоянно отступая по кривой, не давая противнику сменить дистанцию и ритм.
"Умру, но вместе с тобой!!"
Она смягчала удары, без лишней силы огрызаясь короткими выпадами вдогонку взмахам посоха. Вошла в бешеный ритм, её лезвие мелькало рядом с торсом врага, ограничивая ему пространство. Не пропустила ни одного удара, что уже обнадеживало. Недовольный таким ходом дела, монах неожиданно отпрыгнул на два шага назад, махнув вслед по длинной дуге. Она отбила. Монах стал пружинисто идти вбок, выбирая момент.
– Дерево вечно! – нараспев возгласил он. – Возобновляемо, как и Истинное Начало, как Тоха! Познай его силу перед смертью! Смерть и забвение – кара тебе от Тоха! Но сначала боль – моя тебе кара! Феарийка не отвлеклась.
– Ха-а!! – крикнула она в ответ, сделала молниеносный колющий выпад, и тут же отскочила ещё на полшага назад. Все её тело горело также, как металл в плавильне, и пятна боли тонули островками шлака в расплаве. Противник увернулся и контратаковал. Его удары краем траектории достали цель, но она их не ощутила, двигаясь согласно их направлению. И неожиданно сбив новый такт, ударила навстречу, мощно, с полуоборота, по длинной дуге. Теперь просчитался монах. Он хотел отразить посохом середину клинка, но вынес его чуть раньше, и лезвие попало концом. Он понял это сразу, до того, как наискось рассечённое древко распалось надвое между сжимавших его рук.
– Как бы ни так! – прорычала Фириэль, скалясь и задыхаясь. – Не хочешь ли отведать стали?!
Боевой раж заставил сердце биться, как барабан, её грудь распирало изнутри. Она выставила клинок, и ждала, хватая воздух, реакции противника. Заметила по изменившимся движениям монаха, что он колеблется. И сама колебалась. Ей нужно было финальное решение: пойти в атаку, чтобы закончить  всё это.
Однако, феарийке чего-то не хватило. Наверное, времени. Она не успела ни среагировать, ни пожалеть об этом. Тяжёлый и твердый удар вышиб весь мир из её головы. Всё ярко вспыхнуло и померкло. Она тяжко рухнула на колени, не слыша собственного горького стона, выпуская клинок из руки. Краем темнеющего поля зрения заметила позади себя длинного с внушительным плотницким рубанком в руках. Незаметно вынутым из воза. Тут же последовал пинок под ребра, её бросило набок, от боли она скорчилась клубком. Врезавшийся в позвоночник носок сапога заставил снова распрямиться, с глухим криком перекатиться по земле. В глазах пульсировал мутный мрак, сознание тонуло в круговерти... Перевернувшись на спину, она увидела, как старик спускается с воза, держа наперевес четырехзубые вилы, его супруга сжимает в своих натруженных руках топор. Даже их маленький сын держал уже не игрушку, а камень, замахиваясь для броска в длинного. Беженцы, воодушевленные храбростью феарийки, видя её фиаско, решились тоже стоять до конца. Не за имущество, за честь. Сбоку на маячившего рядом монаха с отчаянным воплем налетел белобрысый парень, опуская корявую дубину.
«Так вот зачем он в лес побежал!» Но монах поднырнул под удар, и, оказавшись позади парня, лихо крутанулся на месте. Парень с выпученными, как у рыбы, глазами и раскрытым в спазме ртом, пролетел мимо Фири и шлёпнулся немного в стороне. Из середины его спины торчал обрубок посоха.  Она истошно закричала, взметнулась вихрем, ведомая неистовой силой аффекта, дернувшей её кверху. В прыжке схватила монаха за конец тряпки, скрывавшей голову, потянула дальше, разматывая, свалила с ног и тоже грянулась в пыль.
Саданула кулаком по твёрдому и круглому – голове, раз, и ещё раз, чувствуя, как разбивает себе костяшки пальцев. Перекатилась, вырвала из пробитого тела кровавую деревяшку и, не глядя, с размаха всадила её туда, где находился враг. Всем весом надавила. Куда попала, за ворохом своих волос не видела, но ощутила, как твёрдое дерево неприятно пронзает мягкое и плотное -- живую плоть... Красная боль, травма, полостное кровотечение... Неуправляемые чувства целителя попытались вывернуть её собственное нутро наизнанку.
«Познай силу его перед смертью»...
Феарийка скрючилась в приступе сухой рвоты, стала отползать прочь. Сзади донеслись крики, лязг и грязные ругательства. Краем глаза она заметила занесенную саблю, при попытке вскочить споткнулась о труп и упала. Сабля вжикнула мимо. Фири нащупала дубину погибшего парня и заслонилась ею; но сил биться больше не было. Сабля обрушилась с опрокидывающей мощью, и Фири рухнула на спину, испуская мучительный крик. В голове потемнело, лёгкие отказались вдыхать, но деревяшка в руках удержала смерть в четверти локтя. Рядом оказался ещё кто-то. Над Фири мелькнули зубья вил.
– Я тебя, вражина! – прохрипел голос хозяина. – А ну!!
Лязгнуло железо... Но тут со стороны донесся вопль бандита в шлеме:
– Эй, брось, мотаем!.. Едут! Еду-ут!!
Рявкнула брань, зачастил топот, и все затихло. Кто-то тихо воззвал к Господу, послышался детский голос...
Силы оставили феарийку.  Огонь в ней догорел. Липкая тяжесть придавила щеку к прохладному песку. Разум пульсировал между сумраком и чернотой с каждым ударом сердца, едва понимая, что происходит. Где-то отдалённо раздались возгласы. То был купеческий караван, с охраной. Спасение.
Кругом зазвучали голоса людей, деловитые и дружественные. Они были  ей столь желанны, несли такую свежесть и отдохновение, как горный ручей страннику пустыни. Появилось ощущение защиты: любые невзгоды просто боятся таких голосов. Но звучали они смутно и далеко, под пеленой, за туманом. Фири лежала недвижно, в неудобной, болезненной позе, словно  раздавленная стопой гиганта. Сверху мелькали тени. Кто-то склонился над ней, чьи-то руки коснулись её, попытались повернуть на бок – это аукнулось раскатами боли. Услышав её стон, попытки прекратили. Подложили что-то под голову, обтерли лицо влажной прохладой. Прохлала потекла по щеке. Люди стояли рядом, толпились в нерешительности, смотрели, вздыхали, разговаривали.
-- Не трожьте, пусть чуть полежит...
– Сам Господь послал нам Кали, – прозвучал голос хозяина. -- Если бы не она, ободрали б как липку, а то и что похуже...
– Она ранена? – спросил кто-то.
– Да на ней живого места нет, – отрезал кто-то решительный. – Скорее надо ехать в деревню, к лекарю!
– Конечно, езжайте вперёд. А мы позаботимся о покое павшего.
– Благодарю, любезный, -- отвечал хозяин, -- сами управимся. А вы езжайте и везите пилигримку к лекарю скорее. Возьмите её вещи.
Где-то рядом простучали шаги копыт, проскрипели колёса, грохнул открываемый борт фуры. Поднапрягшись, она таки сама повернулась на бок. Пелена засохших слёз застилала глаза, смазывая вид. Под бок, под бедро подпихнули ткань, аккуратно перекатили. Затем взяли множеством рук, подняли. Боль, возмущённая этим, ответила удушающими раскатами. Она не сдержала стон, вокруг засуетились, и тут же её тело оказалось на чем-то гораздо более приятном, чем пыльная земля. Вместо бледного неба перед глазами темнел тент фургона.
Разговоры отдалились. Подняла руку, протереть глаза, и нанесла в них песка.
Люди, пёстрые, разнообразные,  в большинстве зрелые и коренастые, стояли вокруг лежащего чего-то.
– А это что за тип?
– Погодите-ка... таххак, по виду.
-- Боже ж мой!
--  Не видал раньше в этих краях. С ним было всего двое? Разбежались?
-- Да, видать, нелегкие приходят времена... Недавеча один купец говорил, дорóгой на Бриссу в лагере миссионеров поубивали. Лекарей от Господа Творца. Говорят, такие же явились, с замотанными лицами, прям средь бела дня.
-- И как, их поймали?
-- Да хто ж? Тамошняя стража при виде их, небось, где копья-то позабыла...
-- Ну, вы не медлите, -- прервал деловой голос, -- езжайте. Дай бог к вечеру прибудете. Мы останемся, предадим парня земле.
И, отдаляясь, продолжил:
-- А этого киньте в лес. Пусть зверь полакомится.
Она лежала в тряском товарном фургоне, и боль плескалась в теле, как вода в бурдюке. Невозможно шевельнуться, и расслабиться тоже больно. Кроме того, её мучили тошнота и головокружение.
А ведь ещё предполагалось идти, до устья залива. Но пока Фири отдыхала, а купеческий караван приближал её к морю.
Теперь она повидала смерть. Привычка целителя оценивать людей как организм, сложный и чувствительный, теперь была порушена варварскими жестами убийства. «Нет, не может быть!» – противилось сознание; «это выглядит так» – гласили образы, четкие и страшные, и призраки ощущений умирающих рядом. Вся сложная гамма чувств, как своих, так и прочитанных в чужом теле.